Иоанна первая нарушила молчание.

   – Туннель завален! – прошептала она.

   Ее голос звучал странно. Это уже не был голос Иоанны. Альдос не мог ей ответить; у него, точно петлей, перехватило горло, и кровь застыла, когда он вдруг увидел, каким бледным было ее лицо и какой ужас отражался в ее глазах. Некоторое время он не мог тронуться с места, а затем, точно вдруг что-то свалилось с плеч, исчез страх.

   Он улыбнулся и протянул ей руку.

   – Вероятно, случился обвал перед входом в туннель, – сказал он, вынуждая себя говорить таким тоном, точно ничего серьезного не произошло.

   – Обвал… – повторила она безучастно.

   Она приняла от него фонарь, и голыми руками Альдос принялся за дело. Но не прошло и пяти минут, как он должен был признать, что разгребать землю одними только пальцами было бы сплошным безумием. Голыми руками все равно нельзя было расчистить туннель. И все-таки он работал, врываясь пальцами в землю и в щебень, как животное, которое выкапывает для себя нору. Через несколько минут он действовал, как сумасшедший, мускулы его напрягались до крайней степени, разодранные руки кровоточили, и то и дело, как барабанный бой, в его ушах звучали слова Блектона: «Сегодня в четыре часа пополудни! Сегодня в четыре часа пополудни!»

   Затем он докопался до плотной каменной массы. Она грузно уселась прямо на провод, придавив его к земле. Он выпрямился, достал платок, стер с лица пыль и пот и, когда подошел к Иоанне, то в выражении лица не было ни малейшего страха. При тусклом освещении лампы он даже улыбался.

   – Напрасная работа, Иоанна!

   Казалось, она не слышала его слов. Она смотрела на его руки. Затем приблизила к ним фонарь.

   – У вас руки в крови, Джон!

   В первый раз за все время она назвала его просто по имени, не прибавляя фамилии, и он был изумлен от спокойствия в ее голосе и от той нежности, с которой она коснулась его руки. В удивлении он стоял и молчал, и в этом наступившем продолжительном молчании было что-то страшное.

   Вдруг они оба услышали, как у него в кармане затикали часы.

   Все еще не спуская с него глаз, она спросила:

   – Который час, Джон?

   – Иоанна!..

   – Я не боюсь, – прошептала она. – До сих пор я боялась, но теперь нет. Который час, Джон?

   – Но уверяю вас, они откопают нас! – дико воскликнул он. – Неужели вы не верите, Иоанна, что они хватятся нас и откопают? Почему это невозможно? Ведь камень навалился на провод! Они должны нас откопать! Поэтому опасности нет, ни малейшей! Только холодно и неуютно, но мы ведь не боимся простуды!

   – Который час? – повторила она тихонько.

   Он вытащил часы и приблизил их к фонарю.

   – Четверть четвертого, – сказал он. – В четыре часа они приступят к работам – Блектон и его артель. А ужинать мы будем уже дома.

   – Четверть четвертого, – повторила Иоанна твердо. – Это значит…

   Он насторожился.

   – Это значит, – продолжала она, – что нам осталось жить всего только сорок пять минут.

   И прежде чем он успел ей что-нибудь ответить, она сунула фонарь ему в одну руку, а другую сжала в обеих своих.

   – Если нам осталось всего только сорок пять минут, – сказала она совершенно твердым голосом, – то не будем лгать друг перед другом! Альдос, я знаю, почему это случилось именно с вами. Это из-за меня. Вы столько сделали для меня за эти два дня, только за эти два дня, в которые многие рождаются, живут и умирают. Но в эти последние минуты я не хочу неправды. Вы знаете, и я знаю: провод ведет к батарее. То, что он прижат к земле, ровно ничего не значит. Надежды нет никакой. Мы оба знаем, что должно произойти в четыре часа. И все-таки мне не страшно.

   Она поняла, что он собирается ей что-то сказать. Наконец он говорил:

   – Здесь есть еще и другие фонари, Иоанна. Я видел их когда мы разыскивали ваш шарф. Я хочу зажечь их.

   Он снял со стены два фонаря и зажег их. И еще огарок, стоявший на бочонке.

   – Так веселее, – сказала она.

   Она стояла в полном освещении высокая, стройная, прекрасная, как ангел. Губы ее были бледны, в лице не было ни кровинки.

   – Джон! Джон Альдос!

   – Что, Иоанна?..

   Он подпрыгнул к ней, она отшатнулась, но все-таки улыбалась, улыбалась как-то ново и удивительно и протянула к нему руки.

   – Джон, Джон, – заговорила она, – если вы хотите, то теперь можете говорить, что мои волосы прекрасны!

   Затем она бросилась к нему в объятия. Он прижал к себе ее теплое тело, тесно прижавшееся к нему, а она подняла к нему голову, стала гладить его ладонями по щекам, то и дело повторяя его имя. Он держал ее, забыв обо всем на свете: о времени и пространстве и даже о самой смерти. Он целовал ее губы, волосы, глаза, сознавая только одно – что в этот смертный час он обрел целую жизнь, что ее руки гладили его по лицу и по волосам, что она в безумии повторяла его имя и любила его.

   – Иоанна, Иоанна! – вдруг воскликнул он. – Это невозможно! Я жил для тебя, я ожидал тебя – все эти годы я ждал, ждал, ждал, когда ты ко мне придешь, и вот ты пришла, наконец, ко мне – стала моей, моя, моя! Нет, это невозможно! Этого не может быть никогда!..

   Он высвободился из ее объятий, поднял фонарь и шаг за шагом стал исследовать туннель. Он весь был из сплошного камня, в нем не было ни отверстия, ни трещинки, сквозь которые он мог бы подать голос или подать сигнал выстрелом из револьвера. И он не кричал. Он знал, что это было бы ни к чему и что его голос прозвучал бы в этом туннеле, точно в склепе. Но, может быть, здесь находился еще какой-нибудь выход? Другого выхода не оказалось. Он вернулся к Иоанне. Она стояла на том же месте, где он ее оставил, и когда он взглянул на нее, все его страхи прошли. Он опустил фонарь на пол и подошел к ней поближе.

   – Иоанна, – тихонько заговорил он, прижав обе руки к груди. – Ты не боишься?

   – Нет, не боюсь.

   – И ты знаешь?

   – Да, знаю.

   – Ты любишь меня, Иоанна?

   – Как ни одного мужчину на свете.

   – Но ведь всего только два дня!

   – В них я прожила целую вечность.

   – Ты хочешь быть моей женой?

   – Да.

   – Завтра?

   – Какое счастье!.. – прошептала она и взяла его руками за щеки. – О, как я счастлива! Джон, я знала, что ты любишь меня, и так старалась, чтобы ты не подметил, как это делало меня счастливой! И так боялась, что ты никогда не объяснишься со мной – и вот, наконец, это случилось. Ах, Джон, Джон!..

   Он притянул ее к себе поближе, прижался губами к ее губам, и оба они перестали дышать. Только слышалось в их ушах доносившееся из его кармана тиканье часов.

   – Который час? – спросила она.

   Он вытащил часы, оба они посмотрели на них и кровь в нем застыла.

   – Двенадцать минут… проговорила она без малейшей дрожи в голосе. – Сядем, Джон, – ты на этом ящике, а я на полу, у твоих ног, – вот так.

   – Я думаю, Джон, – сказала она тихонько, – что мы часто-часто сидели бы так, – я и ты– в особенности по вечерам.

   Что-то подкатило ему к самому горлу, и он не ответил. Он слышал, как она задрожала, затрепетала и обвилась вокруг него руками.

   И вот послышалось опять: тик-тик-тик…

   Он почувствовал, как она стала нащупывать часы и, вынув их, повернула циферблатом к огню так, что увидели оба.

   – Уже без трех минут четыре, Джон.

   Часы выскользнули у нее из. пальцев. Теперь она села так, что своей щекой прижалась к его щеке, и ее руки обнимали его за шею.

   За эти последние секунды, в которые, затаив дыхание, Альдос ожидал, когда пробьют лежавшие на полу часы ровно четыре, казалось, могли бы возникнуть, достигнуть своего расцвета и погибнуть целые миры, могли бы быть написаны истории целых империй и родиться и сойти в могилы тысячи людей, – так долго они тянулись. Он никогда не мог вспомнить потом, как долго они ждали; он не представлял себе, с какой силой прижимал к себе тогда Иоанну. Секунды, минуты и потом еще минуты – его мозг отупел, и он сидел в безумном молчании и ждал. А часы тикали, и это казалось ударами молотка.

   Сперва ему казалось, что этот звук долетал до него сквозь ее волосы. Он раздавался где-то над ним, вокруг него, это уже было не тиканье часов, а настоящие удары, упорные, сотрясающие, впивавшиеся прямо в камень. Они становились все слышнее и слышнее, и от них стал содрогаться воздух. Альдос поднял голову. С глазами, как у безумного, он огляделся вокруг и прислушался. Руки его разжались, он выпустил их них уже потерявшую сознание Иоанну, и она, как мертвая, сползла на землю. Он стоял, не мигая, и это настойчивое тук-тук-тук, в сотни раз более громкое, чем тиканье его часов, давило на мозг. Неужели он сошел с ума? Он пошел нетвердой походкой к заваленному выходу из туннеля – и вдруг стал орать, кричать во весь голос, насколько хватало сил, и два раза, теперь уже как настоящий сумасшедший, подбегал к Иоанне, хватал ее за руки, рыдал, звал ее по имени и затем принимался снова орать и снова звать ее по имени. Она пошевельнулась, открыла глаза и с таким же выражением, с каким люди смотрят на человека, внезапно сошедшего с ума, не узнавала его и только повторяла:

   – Джон… Джон…

   Он схватил ее за руки и с криком побежал вместе с нею к выходу из туннеля.

   – Слушай! Слушай! – дико закричал он. – Разве ты не слышишь? Это они… Это Блектон, Блектон и его люди! Слушай… Слушай… Это звук лопат и молотков! Иоанна, Иоанна, мы спасены!

   Она не понимала еще, что он говорил. Он волочил ее за coбой по полу, держа ее за руки, но рассудок все-таки возвращался к ней. Альдос увидел, как она напрягала силы, чтобы понять его, чтобы, по крайней мере, хоть сообразить, в чем дело, и стал целовать ее в губы, стараясь побороть в себе крайнее возбуждение, которое все еще заставляло его дико и в то же время радостно кричать.

   – Это Блектон! – то и дело повторял он. – Это Блектон и его люди! Слушай! Разве ты не слышишь, как вонзаются в землю их ломы и как стучат их молотки!

   Наконец, Иоанна поняла, что взрыв не произошел и что это работали Блектон. и его люди, чтобы спасти их. Теперь она стала вслушиваться вместе с Альдосом, и тоже стала плакать от радости, потому что уже не могло быть никакого сомнения в том, что этот равномерный звук действительно исходил извне, раздавался по ту сторону туннеля и как-то странно заставлял содрогаться воздух около их ушей. Некоторое время оба они простояли молча, точно не вполне еще понимая, что могли вырваться из объятий смерти, и что другие люди старались их спасти. Они не старались задавать себе вопросов, почему «койот» не был взорван или как догадались, что они находились именно в нем? И когда они стояли так и прислушивались, до них вдруг долетел чей-то голос. Он чуть-чуть слышался, точно кто-то говорил за десятки миль от них, – и все-таки они узнали, чей это был голос.

   – Кто-то кричит! – воскликнул Альдос. – Иоанна, дитя мое, стань лицом к стене, чтобы тебя не ранили осколки камня. Я буду отвечать им выстрелом!

   Он поставил ее в безопасное место, достал револьвер и выстрелил из него как раз у самого входа в туннель. Он стрелял ровно пять раз, равномерно, считая между каждым выстрелом по три, а. затем приложив ухо к земле и стал слушать. Иоанна подошла к нему, как тень, отыскала его руку в темноте, и оба они затаили дыхание. И вдруг они слабо, но отчетливо услышали выстрелы из ружья: раз, два, три, четыре и пять.

   Джон Альдос встрепенулся и с облегчением глубоко вздохнул.

   – Пять раз! – воскликнул он. – Это ответ! Сомнений больше не может быть!

   Он протянул к ней руки, и она подошла к нему вся в слезах; она плакала теперь, как малое дитя, уткнувшись головой ему в грудь.

   А снаружи люди работали, как гиганты. Блектон с засученными до плеч рукавами; Грэгги, подбодрявший людей и подававший им пример: и между ними поднимавший и отрывавший громадной величины камни, как безумец, старый Дональд Мак-Дональд: у него был расстегнут ворот рубашки, с рук текла кровь, волосы и борода развевались на ветру. Позади них, прижав руки к груди, плакала мадам Пегги Блектон и все время просила их поспешить. Все пятеро мужчин действовали, как львы. Люди отгребали землю и щебень прямо голыми руками. Молоты ударяли по каменной груде, точно по гранитному обелиску. Блектон подошел к стоявшей поодаль жене и с сиявшими глазами сказал ей:

   – Мы уже близко, Пегги. Еще пять минут и…

   Его прервал крик. Облако пыли вдруг вырвалось из туннеля, и сквозь эту пыль туда ринулись человек пять рабочих со старым Дональдом во главе.

   Прежде чем успела рассеяться пыль, все они уже высыпали обратно, и с громким криком Пегги Блектон бросилась вперед и обняла Иоанну, запутавшуюся в своих распущенных золотых волосах, едва державшуюся на ногах, но смеющуюся и в то же время рыдающую под ласковыми лучами солнца. А старый Дональд, сжимая в своих объятиях Альдоса, повторял сквозь слезы:

   – О, Джонни, Джонни!.. Ведь я все время следил за вами издали, чтобы на вас никто не напал, и вот был здесь в то самое время, когда вы входили в «койот!».

   – Спасибо вам, Мак! – ответил Альдос.

   А затем Блектон стал пожимать ему руку. Остальные, один за другим, тоже пожали ему руку, а Пегги рыдала навзрыд и прижимала к себе Иоанну.

   – Мак-Дональд явился как раз вовремя, – стал объяснять потом Блектон и то улыбался, то старался говорить серьезно. – Еще бы минут десять, и тогда бы…

   Он был бледен, как полотно.

   – Но все хорошо, что хорошо кончается, Поль, – перебил его Альдос и сказал ему на ухо только одному: – Мы уже были лицом к лицу со смертью, так я и сказал ей. И там, в последнюю минуту, мы дали обещание друг другу быть мужем и женой. Пошлите за лицами, которые должны будут совершить обряд. Ничего не говорите Иоанне, но пусть все это совершится у вас на дому. Окажите услугу!..

   – За полчаса все будет готово, – ответил Блектон. – Я отправлю за мистером Уоллевером экипаж. Мы устроим все это у нас на дому, и я уверен, что и он сам будет этим очень доволен.

   Когда они подошли к экипажу, Альдос стал искать глазами Мак-Дональда, но его и след простыл. Попросив Грэгги догнать его и послать к нему на квартиру, Альдос влез в экипаж и усадил Иоанну между собой и Пегги Блектон. Всю дорогу он держал Иоанну за руку, и та ее не отнимала. Сидевшая с другой стороны от нее Пегги смеялась, болтала и плакала попеременно.

   Когда они приехали домой, Альдос шепнул Иоанне:

   – Ты пройдешь прямо к себе в комнату. Я хотел бы кое-что сказать тебе наедине.

   Когда она стал подниматься наверх, Блектон кивнул своей жене. Альдосу пришлось задержаться с ними на две минуты, так как необходимо было сообщить ей о том, что составляло для нее самый восхитительный конец всего этого приключения. После этого Блектон отправился за мистером Уоллевером, а Альдос поднялся к Иоанне. Она уже заперла за собой дверь, а когда он постучал, не спеша, открыла ее.

   – Джон…

   – Я все рассказал им, дорогая, – зашептал он со счастливым видом. – Они догадались. Минут через десять Блектон вернется уже с представителем закона. Ты рада?

   Она широко распахнула дверь, и он опять протянул к ней руки. С минуту она стояла, испытывая легкую дрожь, и все гуще покрывалась румянцем, нежно глядя на него.

   – Я только причешусь, – ответила она. – Ведь надо же еще и одеться!

   – Кажется, кто-то уже вошел в парадную дверь, Джон?

   Они прислушались. Дверь открылась и захлопнулась. Они услышали голоса Блектона, его жены и чей-то еще, незнакомый.

   – Как это удачно вышло, Пегги, – говорил Блектон. – Я еду, а мистер Уоллевер идет навстречу. А где же…

   – Тсс! – остановила его супруга.

   Иоанна взялась руками за щеки Альдоса.

   – Кажется, это он… – сказала она. – Этот самый мастер по брачным делам.

   Она подставила ему губы для поцелуя.

   – Ну, Иоанна! Пойдем вниз!

   Церемония продолжалась очень недолго. Когда представитель закона поздравил их и пожал им руки, и они, взявшись, как дети, за руки, побежали со всех ног к себе наверх, он опять в удивлении остановился и долго смотрел им вслед. Перед дверью они остановились и обнялись.

   – Ну, а теперь, мой миленький муженек, – спросила Иоанна, – могу я причесать свои волосы?

   – Не твои, а мои, – поправил он ее и выпустил из объятий.

   Она заперла за собой дверь. Точно во сне побрел он в свою комнату и уже взялся за ручку двери, когда она его окликнула. Он обернулся и увидел, что она снова открыла дверь и стояла на пороге, протягивая ему какой-то предмет. Он вернулся, и она протянула ему фотографию.

   – Разорви ее, Джон, – прошептала она. – Это портрет Мортимера Фиц-Юза. Я привезла его сюда, чтобы в случае надобности показать эту карточку людям, которые могли бы его знать и помочь мне в поисках. А теперь, пожалуйста, уничтожь ее сам!

   Он вернулся к себе и положил фотографию на стол. Она находилась в тоненьком прозрачном конверте и ему вдруг страстно захотелось посмотреть, каким был Мортимер Фиц-Юз при жизни.

   Разорвав конверт и взглянув на портрет, Альдос в изумлении застыл, вскрикнул, и ему показалось, что весь свет закружился вокруг него, и что почва ускользнула у него из-под ног.

   На фотографической карточке был изображен Кульвер Ранн!